инвестициям в производственный капитал снижаются по мере того, как цены на продукцию становятся более стабильными. Однако то, насколько высокие темпы роста и высокий уровень использования ресурсов сочетались с низкой инфляцией на протяжении длительного периода, все же является необычным. Действительно, самые широкие показатели изменения цен указывают на то, что в первом квартале этого года инфляция еще больше снизилась, даже несмотря на укрепление экономики.
Это было типично. Самое любопытное в этих заявлениях то, что они казались более непрозрачными и трудными для понимания, чем те, которые Гринспен говорил на заседаниях FOMC, когда его окружали доктора экономических наук. Например, в 1991 году, когда Гринспен обратился к членам комитета в конце первого заседания Хоенига, председатель был прям и лаконичен, говоря о долговых проблемах в финансовой системе. Конечно, он говорил о сложных финансовых системах, но даже неспециалист, прочитав его комментарии позже, смог бы их понять. Все изменилось, когда Гринспен открыл рот на публике. Над его словами опустилась мутная пелена.
Использование Гринспеном "языка федералов" оказало долговременное и важное влияние. Оно ускорило длительный процесс, в результате которого политика денег была удалена из центра американской общественной жизни, как раз в тот момент, когда эта политика становилась все более важной для экономики страны. Любой рядовой гражданин, услышавший фрагменты высказываний Гринспена, не мог быть виноват, если бы поверил, что, чем бы ни занималась ФРС, это должно быть настолько сложно, что ни один нормальный человек не может осмелиться говорить об этом, не говоря уже о критике. Выступления Гринспена закрепили представление о ФРС как о группе гениев, принимающих решения, которые действуют на олимпийском уровне, самоотверженно решая сверхсложные задачи.
В этой договоренности присутствовало напряжение, которое бурлило по краям публичного дискурса, даже во время открытых слушаний в Конгрессе. В то время как Джим Сакстон утверждал, что Федеральная резервная система была главной движущей силой экономического роста 1990-х годов, его коллега-демократ Морис Хинчи из Нью-Йорка вежливо опровергал эту идею.
"Я считаю, что монетарная политика следует за фискальной", - сказал Хинчи в своем выступлении.
Этот комментарий обозначил важную пропасть, которая вскоре расширится до предела. По одну сторону разрыва находится монетарная политика, контролируемая Федеральной резервной системой. С другой стороны - фискальная политика, которая принадлежит демократическим институтам, таким как Конгресс, Белый дом и правительства штатов. Фискальная политика включает в себя сбор налогов, расходование государственных средств и регулирование.
Способность Америки проводить фискальную политику медленно ухудшалась на протяжении многих лет, в то время как способность ФРС проводить монетарную политику укреплялась. Причин такого фискального упадка было много: деньги в политике, рост корпоративного лоббизма, появление телевизионных кабельных новостей и растущее неравенство доходов - все они сыграли свою роль. Но один важный факт, касающийся ухудшения исполнительной и законодательной власти, заключается в том, что оно не было неизбежным. По крайней мере в течение столетия или около того фискальная политика в Америке была ведущей, а ФРС с ее возможностями печатания денег следовала за ней.
Самый масштабный всплеск фискальной активности в истории США произошел после Великой депрессии и избрания Франклина Делано Рузвельта в 1932 году. В течение последующего десятилетия Рузвельт и Конгресс с огромным демократическим большинством приняли ряд масштабных и взаимосвязанных законов, которые стали известны под общим названием "Новый курс". Это важно учитывать из-за того, какое влияние он оказал на экономику и на расстановку победителей и проигравших. Законы "Нового курса" расширили возможности профсоюзов, разрушили или отрегулировали крупные монополии, создали первые законы о прозрачности Уолл-стрит и взяли банковскую систему на крепкий поводок. Новый курс" был конфронтационным. Он противостоял могущественным интересам и отнимал у них власть. Буквально в первый же день после инаугурации Рузвельт закрыл банки, потому что банковская система спровоцировала Великую депрессию после многих лет безрассудных спекуляций. Рузвельт назвал это временное закрытие банковскими "каникулами" и использовал это время, чтобы прислать экспертов и определить, какие банки являются платежеспособными, а какие - нет. После этого правительство реструктурировало и перерегулировало банки так, как никогда больше не делало.
Банковские законы Нового курса были похожи на заповеди из Ветхого Завета - они были короткими, простыми и масштабными по своему воздействию. Самый известный из этих законов назывался "Закон Гласса-Стиголла", который аккуратно разделил всю банковскую отрасль на две сферы - коммерческую, где клиенты вкладывали деньги в банки, и инвестиционную, где банки спекулировали на рынках. Это обеспечило безопасность банковских вкладов населения. Безопасность была усилена созданием FDIC, которая создала поддерживаемую государством программу страхования для защиты потребительских вкладов.
Так возник мир, в котором живет Том Хениг, когда банковские регуляторы осуществляли строгий надзор за кредитованием. Рузвельт знаменито поддержал этот конфликт во время предвыборной речи 1936 года. "Нам пришлось бороться со старыми врагами мира - бизнесом и финансовой монополией, спекуляцией, безрассудным банковским делом, классовым антагонизмом, секционализмом, наживой на войне", - сказал Рузвельт. "Никогда еще за всю нашу историю эти силы не были так едины против одного кандидата, как сегодня. Они единодушны в своей ненависти ко мне, и я приветствую их ненависть".
Рузвельт исполнил свое желание. Эти силы действительно ненавидели его, и их ненависть продолжалась. Ненависть даже усилилась в 1960-е годы, когда президентом стал Линдон Джонсон. Джонсон был приверженцем Нового курса, и он еще больше расширил сферу влияния правительства, приняв программы "Великого общества", такие как Medicare и Medicaid. Противодействие этим программам и Новому курсу оживило консервативное движение, которое пришло к власти после двухлетнего президентства Рональда Рейгана. В середине 1990-х годов это движение подтолкнуло к росту более радикальный Конгресс, контролируемый республиканцами, под руководством спикера Палаты представителей Ньюта Гингрича. Он олицетворял антиправительственный дух критиков Нового курса, которые представляли свое недовольство как защиту маленького человека. Это породило новую эру политики как войны и телевизионных конфликтов, характерной чертой которых стало закрытие правительства в 1995 году.
Федеральная резервная система предоставила избранным политикам удобный люк для отступления. Она могла печатать деньги, когда начинался спад, и сжимать денежную массу, если инфляция становилась слишком сильной. Этот метод не вызывал такого количества ссор, как введение финансового законодательства. Казалось, никто не должен был расплачиваться за то, что ФРС получила больше полномочий и больше ответственности. Журналист и историк экономики Николас Леманн отметил, что модель, ориентированная на ФРС, следует теориям Джона Мейнарда Кейнса, выдающегося экономиста, который утверждал, что правительство должно тратить деньги во время рецессии, чтобы стимулировать рост. "У кейнсианского управления экономикой не было ближайших естественных врагов, - пишет Леманн. Управление экономикой стало искусством наполнять ванну деньгами, увеличивая их количество, когда наступали трудные времена,
